Тень ветра - Страница 95

— Он такой мужественный, — извиняющимся тоном прошептала Бернарда, а я спросил:

— Когда нам можно к нему?

— Лучше не сейчас, наверное, к утру. Ему нужно отдохнуть, а завтра я хотел бы отвезти его в больницу, сделать на всякий случай энцефалограмму. Но вообще-то я уверен, что сеньор Ромеро де Торрес будет как новенький через несколько дней. Судя по шрамам и отметинам на его теле, он бывал и в худших переделках и все-таки благополучно их пережил. Если вам нужна копия заключения для заявления в полицию…

— Нет, не нужна, — прервал я.

— Молодой человек, я вас предупреждаю, что все это очень серьезно, и полицию надо известить непременно.

Барсело настороженно посмотрел на меня. Я глянул на него в ответ, он кивнул и обратился к доктору:

— Всему свое время, доктор, не волнуйтесь. Сейчас важно, чтобы с ним все было в порядке. А заявление я подам сам, завтра, прямо с утра. Даже у властей должно быть право на чуточку ночного сна и покоя.

Доктору явно не нравилось мое желание обойтись без полиции, но когда Барсело взял на себя ответственность, он пожал плечами и вернулся к больному. Как только он ушел, Барсело подал мне знак, чтобы я следовал за ним в кабинет. Бернарда, немного успокоенная бренди, все еще испуганно вздыхала.

— Бернарда, займитесь чем-нибудь. Сделайте, скажем, кофе, и покрепче.

— Да, сеньор. Сейчас.

Вслед за Барсело я зашел в его комнату, где высились колонны книг и бумаг. Где-то неподалеку дребезжало пианино. Клара играла неуверенно, не попадала в ритм; уроки маэстро Нери явно не пошли впрок, по крайней мере в том, что касалось музыки. Барсело предложил мне сесть и стал набивать трубку.

— Я позвонил твоему отцу и сказал, что с Фермином случилась небольшая неприятность и ты привез его сюда.

— Он поверил?

— Не думаю.

— Угу.

Он вдруг зажег трубку и откинулся назад в кресле, наслаждаясь своим мефистофельским видом. Где-то в дальних комнатах Клара мучала Дебюсси. Барсело поднял глаза к потолку. Я спросил:

— Что сталось с учителем музыки?

— Я его уволил. Злоупотребление служебным положением.

— Угу.

— А тебя-то случайно не избили за компанию? Говоришь как-то односложно, в детстве был разговорчивее.

Дверь кабинета открылась, вошла Бернарда с подносом, на котором дымились две чашки и стояла сахарница. Ее пошатывало, и я прикинул, насколько велика вероятность, что меня окатят обжигающим кофе.

— Разрешите. Не желаете ли добавить чуть-чуть бренди?

— По-моему, бутылке «Лепанто» сегодня уже досталось. И вы тоже, Бернарда, идите спать. Мы с Даниелем не будем ложиться на случай, если что-то понадобится. Раз уж Фермин в вашей комнате, можете лечь в моей спальне.

— Ой, сеньор, ни в коем случае!

— Это приказ, и не спорьте. Чтобы через пять минут вы уже спали.

— Но, сеньор…

— Бернарда, пусть это будет моим подарком к Рождеству.

— Как прикажете, сеньор Барсело. Но я лягу поверх одеяла, не хватало еще…

Барсело дождался ее ухода, кинул в кофе семь кусочков сахара, размешал и хитро улыбнулся сквозь дым голландского табака:

— Как видишь, приходится держать весь дом в ежовых рукавицах.

— Да уж, дон Густаво, вы просто чудовище.

— А ты — мастер ввязываться в неприятные истории. Теперь, когда нас никто не слышит, скажи, наконец, почему ты считаешь, что не следует ставить в известность полицию?

— Потому что они уже знают.

— Ты хочешь сказать…

Я кивнул.

— Во что же вы влипли, если не секрет?

Я молча вздохнул.

— Могу чем-нибудь помочь?

Я поднял взгляд: Барсело улыбался без ехидства, похоже, он на минуту расстался со своей личиной ироничного всезнайки.

— А не связано ли все это с той книгой Каракса, которую ты мне не продал, хотя следовало бы?

Я удивленно вскинулся, и он тут же предложил:

— Я мог бы помочь. Я обладаю тем, чего у вас нет: деньгами и здравым смыслом.

— Увольте, дон Густаво, я и так впутал в это дело столько людей.

— Одним больше, одним меньше, какая разница. Давай начистоту. Представь, что ты на исповеди.

— Я не исповедовался уже много лет.

— Оно и видно.

33

Густаво Барсело слушал внимательно, с мудрым видом эскулапа или папского нунция, положив подбородок на сцепленные пальцы и поставив локти на стол. Он смотрел на меня не мигая и иногда кивал так, словно замечал в моем рассказе какие-то погрешности или одному ему ведомые детали, которые позволяли составить собственное мнение на основе тех фактов, что я выкладывал. Каждый раз, когда я останавливался, букинист испытующе поднимал брови и шевелил правой рукой, побуждая меня поскорее распутать клубок моей истории, которая, казалось, его изрядно забавляла. Иногда он поднимал палец или возводил глаза к потолку, словно отмечая неувязки в повествовании. Часто на его губах появлялась сардоническая улыбка, которую я относил на счет наивности или полного идиотизма моих умозаключений.

— Знаете, если вам все кажется такой ерундой, я лучше помолчу.

— Напротив. Глупцы говорят, трусы молчат, мудрецы слушают.

— Кто это сказал? Сенека?

— Нет. Сеньор Браулио Реколонс, хозяин мясной лавки на улице Авиньон, у него талант ко всему, что касается колбасы и метких максим. Продолжай, прошу тебя. Ты говорил о той острой на язык девушке…

— Беа. Но это мое личное дело и не имеет никакого отношения ко всему остальному.

Барсело тихо рассмеялся. Я собирался возобновить рассказ, но тут в дверях появился, тяжело дыша, доктор Солдевила, очень усталый.