Тень ветра - Страница 48

— Ваши слова звучат как эпитафия, словно дон Федерико уже умер, — огорченно подметил Фермин.

— Слава Всевышнему, он жив.

Я с облегчением перевел дух. Дон Федерико жил со своей восьмидесятилетней матерью, которую все называли Пепита, абсолютно глухой и известной всему кварталу своим подобным оглушительному урагану метеоризмом, поднимавшем с ее балкона испуганные стаи воробьев.

— Бедняжка Пепита, — продолжил свой рассказ профессор, — она и предположить не могла, что ее Федерико провел ночь в грязной камере, где орда головорезов и отбросов общества разыграла его между собой как кусок праздничного пирога, пустив по кругу его тщедушные телеса и награждая его тумаками и всем прочим, пока остальные изверги весело орали хором: «Пидорас, пидорас, обосрался в самый раз».

В лавке воцарилось гробовое молчание, нарушаемое только всхлипываниями Мерседитас. Фермин хотел было ее утешить, нежно приобняв, но она отскочила от него как ошпаренная.

19

— Представляете себе картину? — ко всеобщему огорчению, подвел итог дон Анаклето.

Эпилог также не внушал оптимизма. Утром серый полицейский фургон подъехал к дому, где жил часовщик, и из него прямо у двери подъезда выбросили, предварительно помочившись на него, дона Федерико, окровавленного, в разорванной в клочья одежде, уже без парика и коллекции изысканной бижутерии, с избитым, в синяках и порезах, лицом. Скорченного, дрожащего и рыдающего, как ребенок, его обнаружил сын булочницы.

— Это ж ни в какие ворота, — возмущенно заметила Мерседитас, стоя у двери, подальше от цепких лап Фермина. — Бедняжка, да он добрейший на свете человек, никогда ни с кем не ссорился. Ну и что такого в том, что он любит вырядиться, как Ла Фараона, и петь на сцене? Кому какая разница? Люди такие злые!

Дон Анаклето молчал, опустив голову.

— Это не злоба, — произнес вдруг Фермин. — Это самая настоящая глупость. Люди глупы, и это, скажу я вам, не одно и то же. Зло подразумевает моральный детерминизм, намерение и некоторую долю мыслительной деятельности. Дураки же и варвары никогда не задумываются и не размышляют. Они действуют, подчиняясь своим инстинктам, как животные на скотном дворе, убежденные, что творят благо, что всегда и во всем правы, гордясь тем, что всегда готовы — прошу прощения — поиметь любого, кто хоть чем-то отличается от них, цветом ли кожи, вероисповеданием, языком, национальностью, или, как в случае с доном Федерико, своеобразным досугом. В чем действительно нуждается наш мир, так это в том, чтобы в нем было побольше истинных злодеев и поменьше дикарей-полуживотных.

— Ерунда. Нужно лишь побольше христианского милосердия и пореже кидаться на людей, а то эта страна уже напоминает зверинец, — возразила Мерседитас. — Почаще бы ходили к мессе, но до Господа нашего Иисуса Христа, похоже, уже самому Господу Богу тут дела нет.

— Мерседитас, давайте не будем касаться молитвенной индустрии, это лишь часть проблемы, но не ее решение.

— Вот он, безбожник, поглядите на него! Духовенство-то вам чем не угодило, позвольте узнать?

— Давайте не будем ссориться, — вмешался отец. — А вы, Фермин, идите к дону Федерико и узнайте, не нужно ли чего, может, в аптеку сходить или на рынок.

— Конечно, сеньор Семпере. Сию секунду. Сами знаете, длинный язык когда-нибудь меня погубит.

— Что вас погубит, так это бесстыдство и дерзость, — прокомментировала Мерседитас. — Богохульник! Да вам надо душу хлоркой отмывать!

— Послушайте, Мерседитас, только потому, что я считаю вас славной женщиной (хотя, конечно, несколько узколобой в суждениях и большой невеждой, хуже любого дурака), а также в силу того, что в данный момент кое-кому в квартале необходима неотложная поддержка общественности, в связи с чем всем нам стоит определиться в приоритетах и направить наши усилия в иное русло, так вот, если бы не все это, уж я бы разъяснил вам пару основополагающих моментов…

— Фермин! — возопил мой отец.

Фермин прикусил язык и, спасаясь бегством, исчез за дверью. Мерседитас осуждающе посмотрела ему вслед:

— Этот тип однажды втянет вас в историю, помяните мое слово. Он же, по меньшей мере, анархист, масон и еврей. С таким-то носом…

— Не обращайте на него внимания. Ему лишь бы поспорить.

Мерседитас сердито покачала головой:

— Ну ладно, я вас оставляю, у меня столько дел накопилось и так мало времени… Всего хорошего.

Мы почтительно склонились, а потом смотрели, как она удаляется, гордо выпрямив спину и наказывая мостовую ударами каблучков. Отец глубоко вздохнул, словно хотел вобрать в себя вновь воцарившийся покой. Дон Анаклето побледнел, а во взгляде его сквозила осенняя грусть.

— Эта страна катится ко всем чертям, — произнес он без своего обычного ораторского пафоса.

— Не падайте духом, дон Анаклето. Всегда было так, и у нас, и везде. В мире вечно происходит что-то плохое, но когда это касается кого-то близкого тебе, все представляется в черном свете. Вот увидите, Дон Федерико скоро оправится, он гораздо сильнее, чем мы думаем.

Профессор лишь покачал головой.

— Это как морской прилив, знаете ли, — сказал он, уже уходя. — Я имею в виду подобное варварство. Оно отступает, и ты думаешь, что спасен, но все всегда возвращается, всегда… И мы, захлебываясь, идем ко дну. Я это наблюдаю каждый день в школе. Боже мой! В классах сидят не ученики, а самые настоящие обезьяны. Дарвин был наивным мечтателем, я вас уверяю. Какая там эволюция, помилуйте! На одного здравомыслящего у меня целых девять орангутангов.