Тень ветра - Страница 154

К оглавлению

154

Сестра Эмилия удивленно приподняла брови.

— Вы ее родственники?

— Духовные. Родство душ, понимаете ли.

— Хасинта умерла две недели назад. Какой-то сеньор приходил к ней накануне вечером. Он тоже ее родственник?

— Вы имеете в виду отца Фернандо?

— Это был не священник. Сеньор сказал, что его зовут Хулиан, фамилию я не запомнила.

Фермин посмотрел на меня, онемев от изумления.

— Хулиан — один из моих друзей, — сказал я. Сестра Эмилия кивнула:

— Он провел с ней несколько часов. Уже много лет я не слышала, чтобы Хасинта смеялась. Когда посетитель ушел, она рассказала мне, что они вспоминали старые времена, времена их молодости. Еще она сказала, что он принес ей известие о ее дочери Пенелопе. Я не знала, что у Хасинты есть дочь. Я вспомнила об этом потому, что тем утром она улыбнулась мне — впервые за долгое время. Я спросила, что ее так обрадовало, а Хасинта ответила, что она наконец возвращается домой, к Пенелопе. Она умерла на рассвете, во сне.

Вскоре Росиито закончила свой любовный ритуал, оставив утомленного старичка в объятиях Морфея. Когда мы выходили, Фермин заплатил ей вдвое больше, но Росиито, плакавшая от жалости, глядя на этих несчастных, забытых Богом и дьяволом, захотела отдать свое вознаграждение сестре Эмилии, попросив ее купить всем пончиков с горячим шоколадом, поскольку ей, этой королеве шлюх, именно шоколад и пончики обычно помогали забыть о горестях жизни.

— Я ж такая сентиментальная… Вы бы посмотрели, сеньор Фермин, на этого бедняжечку… он только хотел, чтоб я его обняла да поцеловала. Прямо сердце разрывается.

Мы посадили Росиито в такси, наградив таксиста щедрыми чаевыми, а сами отправились по пустынной и туманной улице Принцессы.

— Надо бы поспать, ведь утром свадьба, — сказал Фермин.

— Не думаю, что смогу заснуть.

Мы побрели к Барселонете и, сами того не заметив, очутились на волнорезе, откуда был виден весь город, в блеске утреннего безмолвия лежащий у наших ног, словно громадный мираж в водах бухты. Усевшись на краю волнореза, мы молча любовались этим зрелищем. В нескольких десятках метров от нас уже потянулись вереницы машин с запотевшими стеклами, из-за которых белели страницы первых утренних газет.

— Барселона — колдунья, понимаете, Даниель? Она проникает тебе под кожу и завладевает твоей душой, а ты этого даже не замечаешь.

— Вы сейчас говорите как Росиито, Фермин.

— А вы не смейтесь. Ведь только такие, как она, делают этот чертов мир местом, которое все же стоит посетить.

— Такие, как она? Шлюхи?

— Да нет. Каждый из нас рано или поздно становится шлюхой. Я имею в виду людей с добрым сердцем. И не смотрите на меня так. Стоит мне попасть на свадьбу, и душа у меня превращается в желе.

Так мы и сидели, охваченные этим странным покоем, глядя на отражения в воде. Через мгновение взошло солнце, залив небо янтарем, и Барселона вспыхнула ярким желтым светом. Издалека разнесся звон колоколов собора Санта-Мария дель Map, вырастающего из дымки по другую сторону порта.

— Вы думаете, Каракс все еще здесь, в городе?

— Спросите что-нибудь полегче.

— Обручальные кольца у вас с собой?

Фермин улыбнулся:

— Что ж, пойдемте, нас с вами все ожидает, Даниель. Нас ожидает жизнь.

Ее платье было цвета слоновой кости, а во взгляде ее — целый мир. Я смутно помню слова священника и светящиеся надеждой лица гостей, заполнивших церковь в то мартовское утро. В памяти у меня осталось только прикосновение ее губ и шепотом произнесенная тайная клятва, которая навсегда отпечаталась в моем сердце и которую я буду помнить до конца своих дней.

DRAMATIS PERSONAE
1966

Хулиан Каракс завершил свой роман «Тень ветра» кратким послесловием, в котором он прослеживает судьбу своих персонажей на много дет вперед. С того далекого 1945 года я прочел множество книг, но последний роман Каракса остается моим любимым. И сейчас, спустя более чем два десятилетия, я уже едва ли изменю свои предпочтения.

Пока я пишу эти строки за прилавком книжной лавки, мой сын Хулиан, которому завтра исполняется десять лет, смотрит на меня и улыбается, заинтригованный растущей на глазах стопкой листков, вероятно думая, что его отец тоже подхватил эту книжно-словесную болезнь. У Хулиана глаза и ум матери, но мне нравится думать, что, быть может, свою наивность он унаследовал от меня. Мой отец, который уже с трудом разбирает названия книг на обложках, но не хочет в том признаться, сейчас наверху, в квартире. Я часто спрашиваю себя, счастлив ли он, чувствует ли он себя спокойно в нашем обществе или по-прежнему обитает в мире своих воспоминаний, заколдованный тем грустным чувством, которое всегда преследовало его. Книжной лавкой занимаемся мы с Беа. Я веду бухгалтерию, она делает закупки и обслуживает покупателей, которые предпочитают общаться с ней, а не со мной. Но я на них за это зла не держу.

Время сделало ее сильной и мудрой, Беа почти никогда не говорит о прошлом, хотя порой я застаю ее погруженной в молчаливую задумчивость, наедине со своими воспоминаниями. Хулиан обожает свою мать. Я смотрю на них двоих и знаю, что их связывают между собой невидимые нити, которые сам я только начинаю распознавать. Но того, что я с ними на одном острове, для меня уже достаточно, чтобы чувствовать себя счастливым. Доходов от книжной торговли только-только хватает на жизнь, но я даже не могу себе представить, что могу заняться чем-либо другим. Продажи с каждым годом падают. Я оптимист и не устаю повторять: в росте всегда заложено падение, зато в падении заложен рост. Беа считает, что искусство чтения постепенно умирает, что это сугубо личное действо и книга — это зеркало, в котором мы видим то, что несем в душе, вкладывая в чтение разум и душу, а эти добродетели встречаются все реже. Каждый месяц мы получаем много предложений продать нашу лавку, на ее месте хотят открыть магазин телевизоров, одежды или обуви. Но нас смогут вынести отсюда только вперед ногами.

154