Тень ветра - Страница 145

145

— Кто этот мальчик?

— Его зовут Даниель. Он сын владельца книжной лавки на улице Санта-Ана, куда часто заходил Микель. Они с отцом живут в квартире над магазином. Мать Даниеля умерла, когда тот был совсем маленьким.

— Такое впечатление, что ты сейчас говоришь о себе.

— Может быть. Этот мальчик действительно чем-то похож на меня.

— Оставь его в покое, Хулиан. Он совсем еще ребенок. Его единственное преступление в том, что он восхищается тобой.

— Это не преступление, это наивность. Но у него это пройдет. Может быть, тогда Даниель сам вернет мне книгу. Вернет, когда перестанет восхищаться мной и начнет меня понимать.

Незадолго до окончания фильма Хулиан молча встал и исчез в темноте. Так мы и встречались все эти месяцы, по ночам, в полумраке кинотеатров и переулков. Хулиан всегда сам находил меня. Я ощущала его молчаливое присутствие, даже не видя его. Он жил во мраке и был постоянно настороже. Иногда, когда он рассказывал о тебе, в голосе у него проскальзывали нотки нежности, которые приводили его самого в страшное замешательство. Я думала, что эту способность чувствовать он потерял много лет назад. Хулиан вернулся в заброшенный дом Алдайя. Он жил там, полупризрак-полунищий, бродя по осколкам своего прошлого, охраняя покой Пенелопы и сына. Это было единственное место в мире, которое еще ему принадлежало. Есть тюрьмы пострашнее слов.

Раз в месяц я приходила навестить его. Просто чтобы убедиться, что он все еще жив. Никем не замеченная, я перебиралась через полуразрушенную каменную стену позади дома. Иногда я заставала там Хулиана, иногда нет. Я приносила ему еду, деньги, книги… Я могла ждать его часами, пока не спускались сумерки. Несколько раз я отважилась обойти дом. Там я обнаружила следы Хулиана. Мне уже не казалось, что он сумасшедший, и все его поступки стали для меня не святотатством, а всего лишь трагической закономерностью. Когда Хулиан был дома, мы часами разговаривали, сидя у огня. Он признался, что снова пытается писать, но ничего не выходит. Хулиан едва помнил свои романы, словно они были для него давно прочитанными книгами забытого автора. Следы его неудачных попыток я обнаружила в камине, где Хулиан сжигал лихорадочно исписанные листки. Однажды, воспользовавшись его отсутствием, я вытащила из кучи пепла почти не тронутую огнем стопку таких листов. Это был рассказ о тебе, Даниель. Когда-то давно Хулиан признался мне, что рассказ — это письмо, которое автор пишет самому себе, чтобы объяснить то, что иным образом понять не может. С некоторых пор он задавался вопросом: не потерял ли он и в самом деле рассудок? Знает ли безумец о своем безумии? Или же безумны окружающие, пытающиеся убедить его в его сумасшествии, пытаясь таким образом защитить собственное иллюзорное существование? Хулиан день за днем наблюдал, как ты растешь, и спрашивал себя, кто ты. Вдруг твое появление — чудо, дарованное ему, прощение, которое он должен заслужить, научив тебя не повторять его ошибок? Порой мне казалось, что Хулиан, следуя причудливой логике созданной им вселенной, убедил себя, что ты — воплощение его потерянного сына, новая чистая страница, с которой он мог бы начать переписывать заново историю, на этот раз не выдуманную, а живущую в глубинах его памяти.

Так пролетело несколько лет. Хулиан жил твоей жизнью, с каждым днем все больше привязываясь к тебе. Он рассказывал мне о твоих друзьях, о женщине по имени Клара, в которую ты был влюблен, о твоем отце, которого он уважал и которым не переставал восхищаться, о твоем друге Фермине и, наконец, о девушке, в которой он хотел бы видеть Пенелопу, — о твоей Беа. Хулиан всегда говорил о тебе как о своем сыне. Вы искали друг друга, Даниель. Он хотел верить, что твоя невинность спасет его от самого себя. Хулиан прекратил охоту на свои книги, он больше не хотел стирать с лица земли последние следы своего существования. Он снова научился видеть мир, но теперь смотрел на него твоими глазами, постепенно обретая себя прежнего, того девятнадцатилетнего Хулиана Каракса, каким он когда-то был. Он узнавал этого мальчика в тебе, Даниель. В тот день, когда ты впервые пришел ко мне, я почувствовала, что уже очень давно тебя знаю. Тогда я, как могла, изобразила недоверие, но лишь для того, чтобы скрыть свой страх. Я боялась тебя и той правды, которую ты мог узнать. Как и Хулиан, я боялась поверить, что все мы связаны странным сплетением судеб и случайностей. Я боялась узнать в тебе того Хулиана, которого когда-то потеряла. Ты и твои друзья пытались разгадать тайну нашего прошлого, и я понимала, что рано или поздно правда откроется, но лишь в свое время, тогда, когда ты будешь готов и сможешь все понять. Я знала, что в один прекрасный день вы с Хулианом встретитесь. Это и стало моей ошибкой. Ведь был еще один человек, который тоже знал об этом, предвкушая, что однажды ты приведешь его прямо к Хулиану. Этим человеком был Фумеро.

Я осознала серьезность происходящего только тогда, когда уже не было пути назад. Но в глубине души я надеялась, что ты потеряешь наш след и забудешь навсегда о Хулиане. Я хотела верить, что судьба — твоя, а не наша — будет хранить тебя и не позволит зайти слишком далеко. Жизнь научила меня никогда не терять надежды, но и не слишком полагаться на нее. Надежда жестока и тщеславна, и у нее нет совести. Фумеро уже давно дышит мне в затылок, зная, что рано или поздно я попаду в его сети. Он не спешит, и поэтому поведение его кажется непостижимым. Он живет ради мести. Это месть себе и другим. Если он не будет мстить, он исчезнет, растворится в воздухе. Фумеро чувствует, что ты и твои друзья приведете его к Хулиану. Он знает, что за пятнадцать лет я исчерпала все свои силы и возможности. Все эти годы он наблюдал, как я медленно умираю, и ждал подходящего момента, чтобы нанести последний удар. Я всегда знала, что он убьет меня. Теперь этот миг уже близок. Если со мной что-нибудь случится, мой отец передаст тебе эти страницы. Я каждый день прошу Бога, с которым пути мои никогда не пересекались, чтобы он не позволил тебе их прочесть, хотя знаю, что, вопреки моему желанию и тщетным надеждам, моя судьба — рассказать тебе эту историю. А твоя судьба, хотя ты еще так молод и невинен, дать этой истории свободу, ей и всем нам.

145