Тень ветра - Страница 140

140

Я написала письмо матери Хулиана в Боготу, представившись начинающим адвокатом, с которым покойный сеньор Фортунь якобы консультировался за некоторое время до своей смерти, приводя в порядок дела. Я сообщила ей, что так как сеньор Фортунь скончался, не оставив завещания, теперь его наследство, состоящее из квартиры в доме на Сан-Антонио и магазина в том же здании, теоретически переходит его сыну Хулиану, предположительно проживающему в изгнании во Франции. В связи с тем, что в права наследования никто не вступил, а сама она находится за границей, адвокат, которого я нарекла Хосе Мария Рекехо в память о первом мальчике, поцеловавшем меня, просил у сеньоры Каракс разрешения уладить необходимые формальности для оформления документов на передачу собственности в право пользования ее сыну, с которым он собирался связаться через испанское посольство в Париже, что подразумевало временную ответственность с его стороны за имеющуюся собственность, так же как и некоторое материальное вознаграждение. Я, в лице вымышленного адвоката, просила ее связаться с управляющим домом, чтобы переслать необходимые документы на недвижимость и чеки на определенную сумму для уплаты сопутствующих расходов в адвокатскую контору Рекехо, на имя которого я арендовала на почте абонентский ящик, указав адрес старого заброшенного гаража в двух кварталах от особняка Алдайя. Я рассчитывала на то, что обрадованная представившейся возможностью помочь Хулиану и восстановить с ним контакт Софи не будет вникать в мою юридическую галиматью и согласится оплатить счета из далекой Боливии.

Спустя некоторое время управляющий домом на Сан-Антонио стал получать ежемесячные почтовые переводы, плату за квартиру Фортуня и вознаграждение за услуги адвокатской конторы Хосе Мария Рекехо, которые добросовестно пересылал в виде чека на предъявителя на абонентский ящик № 2321 в Барселоне, указанный Софи Каракс в одном из ее писем. Потом я заметила, что управляющий по собственной инициативе каждый месяц в качестве процентов оставлял себе некоторую сумму, но предпочла ничего ему не говорить. Так он продавал мне свое молчание, не задавая лишних вопросов. На оставшиеся деньги мы с Хулианом вполне могли существовать. Так прошло несколько лет, проведенных в страхе и отчаянии. Со временем я начала получать заказы на переводы. Уже никто не вспоминал о Кабестане. Политика, которую проводили власти, подразумевала полное забвение былого соперничества и былых обид. Я жила в постоянном страхе того, что Фумеро вновь может начать копаться в прошлом и решит возобновить преследование Хулиана. Иногда я говорила себе, что это невозможно, что он давно считает Каракса мертвым или просто забыл о его существовании. Фумеро уже не был наемным убийцей, как прежде. Теперь он был публичной персоной, человеком Режима, который не мог позволить себе роскошь охоты на призраков, подобных Хулиану. Но слишком уж часто я в холодном поту и с бешено колотящимся сердцем просыпалась среди ночи, думая, что в дверь ломятся агенты полиции. Я опасалась, что кто-нибудь из соседей, заподозрив неладное с моим больным мужем, который никогда не выходил из дома, а временами рыдал как безумный и бился о стену, донесет на нас в полицию. Я боялась, что Хулиан снова сбежит, в диком желании сжечь все свои книги и уничтожить то немногое, что еще оставалось от него самого, чтобы навсегда стереть последние следы своего существования. Я так боялась всего этого, что не заметила, как стала старше, не заметила, что жизнь проходит мимо, что свою молодость я пожертвовала любви к человеку с искалеченной душой, к человеку-призраку.

Но проходил год за годом, и ничего не случалось. Время бежит быстрее, когда оно заполнено пустотой. Жизнь, не имеющая смысла, проскальзывает, словно поезд, который не останавливается на твоей станции. Раны, оставленные войной, постепенно, с большим трудом заживали. Я нашла работу в нескольких издательствах и большую часть дня проводила вне дома. У меня появились любовники, с которыми я знакомилась в метро или кинотеатрах. Я не помнила их имен — только лица с выражением отчаяния в глазах, которым я могла доверить свое одиночество. Знаю, это звучит абсурдно, но потом меня терзало чувство вины. При виде Хулиана мне хотелось плакать, и я клялась себе, что никогда впредь его не предам, словно была ему чем-то обязана. Я ловила себя на том, что в автобусе и на улице смотрю на молодых женщин, ведущих за ручку детей. Они казались умиротворенными, счастливыми, словно эти крошечные существа были способны заполнить безответную пустоту. Тогда я вспоминала те далекие дни, когда и я представляла себя одной из таких женщин с сыном на руках. Сыном Хулиана. А потом в памяти всплывала война. Ведь те, кто развязал ее, тоже были когда-то детьми.

Однажды, когда я почти уже поверила, что весь мир забыл о нас, к нам домой заявился какой-то тип. Это был безусый юнец, новичок, который краснел, глядя мне в глаза. По его словам, он пришел к сеньору Микелю Молинеру в связи с обычной проверкой архива коллегии журналистов. Он сказал мне, что сеньору Молинеру может быть назначена ежемесячная пенсия, но для ее оформления было необходимо уточнить некоторые данные. Я объяснила ему, что сеньор Молинер не живет здесь с начала войны, так как уехал заграницу. Он несколько раз извинился за напрасное беспокойство и, с масленой улыбкой на прыщавом лице начинающей полицейской ищейки, ушел. Я поняла, что Хулиану той же ночью необходимо исчезнуть. В последнее время он совсем стушевался. Был послушным, как ребенок, и, казалось, отныне вся его жизнь сводилась к тем мгновениям, что мы проводили вместе. По ночам мы часто слушали по радио музыку, и Хулиан держал меня за руку и молча гладил ее.

140