Тень ветра - Страница 106

106

Нурия Монфорт медленно покачала головой:

— Уходи, Даниель. Уходи из этого дома и не возвращайся. Ты сделал достаточно.

Я пошел к двери, а она осталась в гостиной. На полпути я оглянулся: Нурия Монфорт сидела на полу, прислонившись к стене, от былой изысканности образа не осталось и следа.

Глядя себе под ноги, я пересек площадь Сан Фелипе Нери, мучаясь от боли, которой поделилась со мной та женщина, от той скорби, чьим невольным орудием я стал. «Ты не представляешь, что ты наделал, Даниель». Мне хотелось бежать. У перехода напротив церкви я заметил краем глаза, как тощий носатый священник, стоявший на ступеньках с требником и четками, украдкой меня благословил.

39

В магазин я опоздал на сорок пять минут. При виде меня отец осуждающе нахмурился и поглядел на часы.

— Ты представляешь себе, который час? Знаешь же, что мне нужно ехать в Сан Кугат к клиенту, и бросаешь меня здесь одного.

— А Фермин? Его еще нет?

Отец торопливо покачал головой, он всегда спешил, когда был в плохом настроении.

— Кстати, тебе письмо. Там, у кассы.

— Папа, прости меня, но…

Он жестом дал понять, чтобы я оставил извинения при себе, взял плащ и шляпу и ушел не попрощавшись. Злиться он перестанет еще по пути на вокзал, насколько я его знаю. Удивляло отсутствие Фермина. Я его видел в маскарадном костюме священника на площади Сан Фелипе Нери, он ждал Нурию Монфорт, чтобы проследить, в какое таинственное место та направится. Моя вера в успех этой стратегии рассыпалась в прах, наверняка Фермин проследит за ней до аптеки или булочной. Отличный план. Я подошел к кассе, поглядеть, о каком письме говорил отец. На конверте, белом и прямоугольном, как могильная плита, вместо распятия была надпись, лишившая меня последних следов присутствия духа, которое еще оставалось у меня, чтобы кое-как скоротать день до вечера.

Военный комиссариат Барселоны.

Призывной пункт

— Алилуйя, — прошептал я.

Я знал, что там, внутри, даже не открывая, но все же распечатал, чтобы окончательно добить самого себя. Письмо было лаконичным, два абзаца эпистолярной прозы военного образца, по стилю нечто среднее между пламенным воззванием и опереточной арией. Меня извещали, что я, Даниель Семпере Мартин, в двухмесячный срок буду иметь честь приступить к исполнению самого святого долга любого испанского мужчины: служить Родине и носить форму национальной армии, призванной вести священную войну в защиту последнего духовного оплота Западной цивилизации. Я надеялся, что Фермин сумеет найти во всем этом хоть что-то забавное и заставит нас улыбнуться над гениальной поэмой о «падении жидомасонского заговора».

Два месяца. Восемь недель. Шестьдесят дней. Я даже мог прикинуть время в секундах и получить число в километр длиной. Мне оставалось пять миллионов сто восемьдесят четыре тысячи секунд свободы. Может, дон Федерико, по словам отца, способный собрать «Фольксваген», сделает мне часы с дисковыми тормозами? Может, хоть кто-нибудь объяснит мне, как поступить, чтобы не потерять Беа навсегда? Зазвенел колокольчик на двери, и я подумал, что вернулся Фермин, осознавший наконец, что наши игры в детективов не тянут даже на захудалый анекдот.

— О, наследник на страже фамильного замка, как и должно быть, вот только с кислой физиономией. Взбодритесь, молодой человек, а то вы с вашей улыбочкой похожи на картинку с рекламы моющих средств, — сказал Густаво Барсело, облаченный в пальто из верблюжьей шерсти и потрясавший ненужной ему тростью, как папским жезлом. — Даниель, отец дома?

— Сожалею, дон Густаво. Он поехал к клиенту и вернется примерно через…

— Прекрасно. Я не к нему пришел, и то, что я тебе скажу — не для его ушей.

Он подмигнул мне, стягивая перчатки и настороженно оглядывая лавку.

— А наш Фермин? Он где?

— Пропал без вести на поле брани.

— Предполагаю, работая над делом Каракса?

— Душой и телом. В последний раз, когда я его видел, он носил сутану и благословлял всех направо и налево.

— Ого… Это я виноват, что подбил вас на эту авантюру. И кто тянул меня за язык?!

— Вы обеспокоены, что-то случилось?

— Не совсем. Ну, в какой-то степени, да…

— Что вы хотели мне сказать, дон Густаво?

Букинист мягко улыбнулся. Его обычные заносчивость и высокомерие исчезли, сменившись опасливой осторожностью и ясно читавшейся озабоченностью.

— Сегодня утром я познакомился с доном Мануэлем Гутьерресом Фонсека, пятидесяти девяти лет от роду, холостым, работником муниципального морга Барселоны с 1924 года. Тридцать лет службы на пороге тьмы, как сам он говорит. Дон Мануэль — кабальеро старой закалки, вежливый, приятный и любезный. Вот уже пятнадцать лет снимает комнату на улице Сениса, делит ее с дюжиной попугайчиков, умеющих подражать похоронному маршу. У него абонемент на галерку в Лисео, он любит Верди и Доницетти. Он сказал мне, что в его работе главное — следовать инструкции. В инструкции предусмотрено все, даже такие случаи, когда никто не знает, что делать. Однажды, пятнадцать лет назад, дон Мануэль открыл принесенный полицейскими брезентовый мешок и обнаружил голову своего лучшего друга детства. Остальные части тела лежали в другой сумке. Дон Мануэль сдержал слезы и последовал инструкции.

— Хотите кофе, дон Густаво? Вы сильно побледнели.

— Пожалуй.

Я приготовил ему чашку, положил восемь кусочков сахара, и он выпил одним глотком.

— Лучше?

— Начинаю оживать. Так я веду к тому, что дон Мануэль дежурил в тот день, когда тело Хулиана Каракса привезли в морг на вскрытие, в сентябре 1936 года. Конечно, дон Мануэль не помнил имени, но архивы и двадцать дуро в счет его пенсионных накоплений заметно освежили его память. Ты слушаешь?

106